Они ушли с кухни и уселись на большой диван.

– Я перепробовал почти все, – сказал Вольф, – и нет ничего, что я хотел бы сделать еще раз.

– Даже меня обнять? – сказала Лиль.

– Разве что, – сказал, делая это, Вольф.

– А твоя старая ужасная машина? – сказала Лиль.

– Она меня пугает, – пробормотал Вольф. – То, как переосмысливаешь вещи там, внутри…

От неудовольствия где-то в районе шеи у него начался нервный тик.

– Все делается для того, чтобы забыть, но сначала передумываешь все заново, – продолжал он. – Ничего не опуская. С еще большим количеством деталей. И не испытывая того, что испытывал когда-то.

– Это так тоскливо? – сказала Лиль.

– Невыносимо. Невыносимо тащить за собой все, чем ты был раньше, – сказал Вольф.

– Ну а меня ты не хочешь увести с собой? – сказала Лиль, лаская его.

– Ты прекрасна, – сказал Вольф. – Ты нежна. Я люблю тебя. И я обманулся.

– Ты обманулся? – повторила Лиль.

– Иначе и быть не может, – сказал с неопределенным жестом Вольф, – пентюх, машина, возлюбленные, работа, музыка, жизнь, другие люди…

– А я? – сказала Лиль.

– Да, – сказал Вольф. – Была бы ты, но невозможно залезть в шкуру другого. Получаются двое. Ты полна. Ты вся целиком – это слишком; а сохранения заслуживает все, вот и нужно, чтобы ты была иной.

– Залезь ко мне в мою шкуру, – сказала Лиль. – Я буду счастлива: ничего, кроме нас двоих.

– Это невозможно, – сказал Вольф. – Чтобы влезть в чужую шкуру, надо убить другого и содрать ее с него для себя.

– Обдери меня, – сказала Лиль.

– В этом случае, – сказал Вольф, – у меня тебя уже не будет, буду я в другой шкуре.

– О! – совсем грустно сказала Лиль.

– Когда обманываешься, все именно так и выходит, – сказал Вольф. – Дело в том, что обмануться можно во всем. Это неизлечимо, и это повторяется каждый раз заново.

– У тебя совсем не осталось надежды? – сказала Лиль.

– Машина… – сказал Вольф. – У меня есть машина. В конце концов, я пока пробыл в ней не так уж и долго.

– Когда ты туда вернешься? – сказала Лиль. – Я так боюсь этой клетки. И ты мне ничего не рассказываешь.

– В следующий раз, завтра, – сказал Вольф. – Ну а сейчас мне нужно поработать. А рассказать тебе что-нибудь я просто-напросто не могу.

– Почему? – спросила Лиль.

Лицо Вольфа замкнулось.

– Потому что я ничего не помню, – сказал он. – Я знаю, что, когда я внутри, воспоминания возвращаются, но машина как раз для того и предназначена, чтобы тут же их уничтожить.

– А тебя не пугает, – спросила Лиль, – разрушать собственные воспоминания?

– Ну, – уклончиво сказал Вольф, – я еще не уничтожил ничего существенного.

Он насторожился. Наверху, у Ляписа, хлопнула дверь, и вслед за этим по лестнице загрохотали шаги.

Они вскочили и выглянули в окно. Ляпис почти бегом удалялся в направлении Квадрата. Не добравшись до него, он повалился ничком в красную траву, обхватив голову руками.

– Сходи навести Хмельмаю, – сказал Вольф. – Что там стряслось? Он совсем измотался.

– Но ты-то не пойдешь его утешать, – сказала Лиль.

– Мужчина утешается в одиночку, – сказал Вольф, заходя в свой кабинет.

Он лгал естественно и искренне. Мужчина утешается точно так же, как и женщина.

Глава XXVII

Лиль была чуть смущена: ей казалось несколько нескромным соваться со своим сочувствием к Хмельмае, хотя, с другой стороны, Ляпис обычно так не уходил, да и убегал он скорее как человек напуганный, а не разъяренный.

Лиль вышла на лестничную площадку и поднялась на восемнадцать ступенек. Постучалась. Послышались шаги Хмельмаи по направлению к двери, и, открыв ее, их хозяйка поздоровалась с Лиль.

– В чем дело? – спросила Лиль. – Ляпис напуган или болен?

– Не знаю, – сказала Хмельмая, как всегда нежная и замкнутая. – Он ушел ни с того ни с сего.

– Не хочу быть нескромной, – сказала Лиль. – Но у него был такой необычный вид.

– Он целовал меня, – объяснила Хмельмая, – а потом опять увидел кого-то, и на этот раз он уже не смог стерпеть. Он ушел.

– И никого не было? – сказала Лиль.

– Мне все равно, – сказала Хмельмая. – Но он явно кого-то видел.

– Ну и что же делать? – сказала Лиль.

– Думаю, он меня стыдится, – сказала Хмельмая.

– Нет, – сказала Лиль, – он, наверное, стыдится быть влюбленным.

– Я же никогда не говорила плохо о его матери, – возразила Хмельмая.

– Я вам верю, – сказала Лиль. – Но что же делать?

– Не знаю, не пойти ли его поискать, – сказала Хмельмая. – Такое впечатление, что именно я – причина его мучений, а я не хочу его мучить.

– Что же делать… – повторила Лиль. – Если хотите, я могу сходить за ним.

– Не знаю, – сказала Хмельмая. – Когда он рядом, он так хочет прикоснуться ко мне, обнять, взять меня, я это чувствую, и мне очень хочется, чтобы он это сделал; а потом он не осмеливается, он боится, что вернется этот человек; ну и что из этого, мне-то все равно, я же его не вижу, но его это парализует, а теперь еще того хуже – он стал бояться.

– Да, – сказала Лиль.

– Скоро, – сказала Хмельмая, – он разъярится, он же хочет меня все сильнее и сильнее, а я его.

– Вы оба слишком молоды для этого, – сказала Лиль.

Хмельмая засмеялась. Прекрасный смех: легкий и хрупкий.

– Вы тоже слишком молоды для подобного тона, – заметила она.

Лиль улыбнулась, но невесело.

– Не хочу изображать из себя бабушку, – сказала она, – но я замужем за Вольфом уже несколько лет.

– Ляпис – совсем другое дело, – сказала Хмельмая. – Не хочу сказать, что он лучше, нет, просто его мучит другое. Ведь Вольф тоже мучится, и не пытайтесь доказать обратное.

– Да, – сказала Лиль.

Хмельмая сказала ей почти то же самое, что только что говорил Вольф, и это показалось ей забавным.

– Все было бы так просто, – вздохнула она.

– Да, – сказала Хмельмая, – в общем, по отдельности все просто, но вот целое становится запутанным и теряется из виду. Хорошо бы научиться смотреть на все сверху.

– А тогда, – сказала Лиль, – перепугаешься, обнаружив, что все очень просто, но нет лекарства и нельзя рассеять иллюзию на месте.

– Наверное, – сказала Хмельмая.

– А что делать, когда боишься? – сказала Лиль.

– То же, что делает Ляпис, – сказала Хмельмая. – Пугаться и спасаться.

– Или разок впасть в ярость, – пробормотала Лиль.

– Рискнув, – сказала Хмельмая.

Они замолчали.

– Но что же сделать, чтобы снова их как-нибудь заинтересовать? – сказала Лиль.

– Я стараюсь как могу, – сказала Хмельмая. – Вы тоже. Мы красивы, мы пытаемся оставить их на свободе, мы стараемся быть достаточно глупыми,